"Сегодня, 4 апреля, в четвертом часу пополудни, в то время, когда Государь Император, кончив свою прогулку в Летнем саду, изволил садиться в коляску, неизвестный выстрелил на Его Величество из пистолета. Божие Провидение предохранило драгоценные дни Августейшего нашего Государя. Преступник задержан. Расследование производится" - эта заметка, опубликованная в петербургской газете «Северная почта», означала коренной перелом в судьбе трех человек.
Для одного из них, российского императора Александра II, солнечный день 4 апреля 1866 года стал открытием сезона Большой Охоты террористов на Царя-Освободителя, которая закончилась его гибелью от бомбы в марте 1881 года. Другого - несостоявшегося убийцу, студента Дмитрия Каракозова, - этот день привел к виселице. Третьему же, скромному подмастерью Осипу Комиссарову, суждено было стремительно вознестись к вершинам всероссийской славы, а затем столь же быстро впасть в безвестность.
Но утром весеннего дня еще никто из них не знал своей судьбы.
Не знал ее и 25-летний именинник, подмастерье мастера шапочных дел Осип Иванович Комиссаров. Родом он был из села Молвитино Буйского уезда Костромской губернии. Поскольку уроженцы этого села издавна промышляли шитьем шляп и фуражек в больших городах, Осипа Комиссарова тоже с малолетства отдали в учение к земляку - петербургскому шляпному мастеру Садову.
К двадцати пяти годам Осип уже достиг звания подмастерья, что в те времена означало неплохой заработок, и смог жениться. Выбор его пал на скромную крестьянскую девицу Елизавету Ивановну, сосватанную ему жившими в Петербурге земляками. К апрелю 1866 года они уже были счастливыми родителями восьмимесячной дочери. Короче, все в судьбе Осипа Ивановича Комиссарова складывалось по его меркам удачно, и жизнь гладко катилась по накатанной дорожке. Но 4 апреля 1866 года стало для него поистине судьбоносной датой.
Теплым весенним днем Осип Комиссаров, будучи именинником, решил пойти помолиться на Петербургскую сторону в часовню при домике Петра I. Уже подойдя к набережной Невы, он увидел, что мостки разобраны и переправиться на ту сторону реки невозможно. Не попав на другой берег реки, Комиссаров решил вернуться и, подходя к Летнему саду, увидел стоящий у ворот экипаж, вокруг которого толпились зеваки. Узнав, что коляска принадлежит царю, гулявшему в это время по саду, Осип Комиссаров присоединился к толпе, чтобы посмотреть на императора. Вскоре он увидел Александра II, который, подойдя к коляске, стал надевать шинель. Но тут какой-то молодой человек стал грубо проталкиваться мимо Комиссарова вперед, поближе к царской коляске.
Что было дальше, пусть рассказывает сам Осип Иванович: «Сам не знаю что, но сердце мое как-то особенно забилось, когда я увидел этого человека, который поспешно пробивался сквозь толпу; я невольно следил за ним, но потом, однако, забыл его, когда подошел государь. Вдруг вижу, что он вынул и целит пистолет: мигом представилось мне, что, коли брошусь на него или толкну его руку в сторону, он убьет кого-либо другого или меня, и я невольно и с силой толкнул его руку кверху; затем ничего не помню, меня как самого отуманило».
На самом же деле после того, как Комиссаров оттолкнул руку террориста, произошло вот что: на неудавшегося убийцу, задержанного с помощью "случайно проходившего мимо" генерал-адъютанта императора Эдуарда Ивановича Тотлебена (выдающегося русского военного инженера, героя обороны Севастополя в Крымскую войну), накинулась разъяренная толпа. Стрелка еле-еле спасли от самосуда полицейские и жандармы. Затем, по команде всё того же Тотлебена, преступника вместе со свидетелями, среди которых оказался и Комиссаров, отвели в ближайший жандармский участок для дознания. Только после этого выяснилась истинная роль Комиссарова в спасении императора.
После разлетевшейся с быстротой молнии по Петербургу вести о спасении царя от руки убийцы простым русским мужиком в городе стало твориться нечто невообразимое. Восторг публики от "чудесного спасения" Александра II не знал границ. Во всех церквях на торжественные молебны за здравие государя стекались толпы народа. В Мариинском театре и московском Большом театре, срочно поменявшем репертуар, в эти дни шла только одна вещь - опера М.И. Глинки «Жизнь за царя» (она же «Иван Сусанин»). Вообще все театральные представления в то время по требованию публики начинались и заканчивались многократным исполнением гимна «Боже, царя храни». Но наибольшее воодушевление вызывал, конечно, образ Ивана Сусанина. Из оперы, опять же по требованию публики, исключалось второе действие, которое происходит в стане поляков. Причем сами актеры, сорвав с себя польские кунтуши, выходили на авансцену с пением гимна. Ария же Сусанина в последнем действии, особенно слова «Пускай я погибну, но спас я царя», вызывала поистине зрительский экстаз.
Особую прелесть этому придавало то, что Александра II спас выходец из костромской деревни. В Осипе Комиссарове сразу увидели черты сходства с легендарным русским героем, тем более что его родное село Молвитино находилось всего в 12 верстах от села Домнино - родины Ивана Сусанина.
Вообще популярность Комиссарова в первое время после покушения приобрела совершенно фантастические размеры. Уже вечером 4 апреля Осип Иванович Комиссаров, одетый "соответственно случаю" взявшим над ним попечительство генералом Тотлебеном, присутствовал на приеме в Зимнем дворце, где удостоился императорских объятий и горячей благодарности. Облаченный в сюртук от лучшего портного столицы (постарался генерал Тотлебен), он стоял рядом с женой, одетой в боярский наряд из кашемира и бархата. Александр II повесил ему на грудь крест ордена святого Владимира IV степени, а императрица собственноручно вдела его жене в уши золотые серьги с бриллиантами. Тут же Комиссарова возвели в потомственные дворяне и объявили о присвоении ему двойной фамилии Комиссаров-Костромской.
Поздравительные телеграммы царю и его спасителю валом валили со всех концов Российской империи. Везде собирали деньги и подарки Комиссарову. Весь апрель продолжалось неслыханное прославление "царского спасителя". Каждый день устраивались торжественные обеды в его честь с непременным присутствием виновника торжества. Награды сыпались на него со всех сторон: Александр II жалует ему пожизненную пенсию в 3 тысячи рублей. Помимо российского ордена Святого Владимира, Осип Комиссаров становится кавалером ордена Почетного легиона от французского императора и ордена Франца-Иосифа от императора австрийского. Костромской помещик Борщов, в порыве горячего патриотизма, оформляет на его имя дарственную на 784 десятины земли по реке Костроме. А известный московский историк и общественный деятель Погодин всерьез предлагает на собранные со всей России деньги купить Комиссарову имение и назвать его «Домнино Второе». Клубы, ученые общества, лицеи и музеи спешили сделать из него своего «почетного члена».
На это Герцен в «Колоколе» издевался: «... Того и гляди, что корпорация московских повивальных бабок изберет его почетным повивальным дедушкой, а общество Минеральных вод включит в число почетных больных и заставит даром пить Эмскую, Зедлицкую, Пирмонтскую и всяческую другую кислую и горькую воду…»
8 апреля "народный герой" слушал в Мариинке «Жизнь за царя». Уже в начале первого действия зрители стали вызывать Комиссарова, сидевшего с женой и родными в ложе второго яруса. Осип Иванович вышел на сцену, где его встретили оглушительными криками «Ура!».
Надо сказать, что, несмотря на свою популярность и ореол «божественного промысла», Осип Комиссаров плохо соответствовал навязанной ему роли. На обедах он тушевался и что-то невнятно мямлил. К концу мая восторги стали спадать. А затем о Комиссарове забыли окончательно.
Через год, в годовщину покушения, на том месте, где Каракозов стрелял в царя, была заложена часовня. Среди важных гостей присутствовал и "спаситель" Комиссаров-Костромской, облаченный в дворянский мундир. Министр иностранных дел граф П.А. Валуев писал в дневнике, что Комиссаров «стоял подле своего изобретателя генерала Тотлебена… украшен разными иностранными орденами, что дает ему вид чиновника, совершившего заграничные поездки в свите высоких особ».
А на следующий день после закладки часовни был казнен революционер-террорист Каракозов…
Кто-то из новых знакомых Комиссарова предложил ему (в честь "годовщины подвига") напомнить о своей персоне императору, а чтобы тот не забыл своего спасителя окончательно - попросить себе чин, да желательно придворный. Самый младший из придворных чинов в Российской империи того времени был чин камер-юнкера (равнявшийся армейскому званию капитана). Его-то и надоумили просить у государя Осипа Комиссарова.
Но надо же быть таким бестолковым, что придя в Зимний дворец и пав в ноги царю, новоиспеченный дворянин забыл, чего именно надоумили его просить... Лишь мямлил невнятно что-то о просьбе произвести его в какого-то юнкера.
— Это ты славно придумал, что служить пожелал… Определим тебя! Юнкером, так юнкером! - отвечал ему Александр II и определил его юнкером во 2-й лейб-гусарский Павлоградский полк.
Тут надо сделать небольшое отступление и пояснить (ведь немногие сегодня имеют хорошее представление о титулах и чинах России до революции), что юнкер (в отличии от придворного "камер-юнкер") это не придворное, а воинское звание в кавалерии, самое младшее в системе чинов (что-то типа курсанта-стежера, проходящего службу на офицерской должности, пока командование не убедится в его подготовке и не произведет в первый офицерский чин корнета). То есть вместо пожалования относительно высокого (по статусу) придворного чина, Комиссаров получил низший военный чин, да не в гвардии в Петербурге (гвардейские звания считались на два чина выше армейских - т.е. гвардейский капитан соответствовал армейскому полковнику), а в армейской части в провинции.
Так Осип Комиссаров был отправлен императором "с глаз долой" в Тверь, где стоял Павлоградский гусарский полк.
Монографии о себе Комиссаров-Костромской не удостоился. Зато о нем немало отрывочных свидетельств в мемуарах современников. Чрезвычайно любопытно отыскивать эти сведения — иногда там, где никак не ожидаешь их встретить. Особенно же удивительно, как быстро менялось мнение о "царском спасителе": в 1866 году — буря восторгов, ровно через год — холодное равнодушие и, наконец, позже — просто презрение!
Павлоградские гусары, ребята прямые и честные, именно так и встретили новоиспеченного кавалера ордена Святого Владимира (обычно дававшегося за 25 лет безупречной службы и потому весьма высоко ценившегося) и дворянина Комиссарова-Костромского — с презрением.
А служба в гусарах не такая уж легкая, как это принято думать. Во всяком случае, шить картузы было гораздо легче. Тягостей воинской службы "спаситель" не вынес. Достигнув первого офицерского чина корнета, он, по праву дворянина, сразу вышел в отставку.
А как жил? Безобразно… Не имея достаточной силы воли, чтобы сохранить свою личность, и в то же время не обладая гибкостью и способностями, чтобы полностью перевоплотиться в светского человека, Комиссаров-Костромской избрал традиционный для российских неудачников путь - стал бесшабашным кутилой и пьяницей.
В мемуарах князя Д.Д. Оболенского приводится характерный случай. В канцелярии Ефремовского уезда князь обнаружил 118 рублей, содранных с крестьян местными властями для Комиссарова еще в 1866 году. Сейчас в губернии был сильный голод, и Оболенский написал "спасителю" в полк, что крестьяне, мол, умирают от голода, а потому вы, как бывший крестьянин, пожертвуйте эти 118 рублей в пользу голодающих! Ответ, писанный безграмотными каракулями, пришел очень быстро. "Новоявленный Сусанин" просил как можно скорее выслать для него в Тверь эти «плакучие» рубли, с его же земляков содранные. Письмо было настолько дико и безобразно, что князь Д.Д. Оболенский отправил его (ради анекдота) в коллекцию археографа графа А.С. Уварова.
Недаром примерно в это время стали поговаривать, что "спаситель царя" спился и повесился. На самом же деле Осип Иванович Комиссаров после выхода в отставку поселился в пожалованном ему имении в Константиноградском уезде Полтавской губернии и занялся садоводством и пчеловодством.
Он пережил всех участников драмы 4 апреля 1866 года и умер, всеми забытый, в 1892 году.
